Таинственная сень

   Говорят, что на том берегу встречен был однажды очевидцами медведь. Тот берег чужой, не наш. Там не люди живут, а Баба Яга да грибы. Поздней осенью нечего делать людям по ту сторону озера.

   Поздней осенью только на своём берегу хорошо. Шишки да сосны. Тростники, тишина. В июле здесь не протолкнуться среди людей, машин и громкой нехорошей музыки. Осенью проявляется сила места - уют леса, большое спокойствие волнистой прозрачной воды. Облегчённый вздох земли, которая терпеливо пережидала и дождалась. Теперь долго не придут сюда мучители с пластиковыми бутылками. Теперь придут большие снега. Совсем немного осталось времени, чтобы побродить по рыжей хвойной подстилке, посидеть на знакомой, совсем замшелой, поваленной берёзе или на пне - с видом на озеро, на сухой камыш, на другой берег.

   Но если повернуть голову влево, откроется дорога, на которой две абсолютно национальные колеи, доверху наполненные бурой палой листвой, как две национальные строчки, ведут в самую глубь леса и - параллельно - в самую глубь души.

   "Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась..." Весь космос в нескольких словах. Хочется встать и пойти вслед за колеями, в сумрак прямых, поставленных строго, как свечи или колонны, сосен, сквозь которые проступает густо-молочное, туманное. Так поздней осенью  идут впереди большого снега по земле берёзы.

   Вдруг послышится в глубине леса дятел. Я о нём мечтала. И теперь могу стоять сколько угодно, слушая частый, сухой, очень серьёзный и деловитый стук. Дятел тоже облегчённо вздохнул полной птичьей грудью, когда многие люди покинули этот берег. А немножко людей ему не в тягость. Если, конечно, не шуметь. Но кому придёт в голову шуметь среди сосен, которые как свечи и колонны? В таинственной и печальной сени хочется слушать дятла, а потом снова идти.

   Вот и дикий малинник, где летом собирали ягоды. Беспечно и уверенно: раз нашёл малину - забирай её себе. Сейчас как-то здесь, несмотря на две колеи, тревожно и страшновато. Просыпается в теле какая-то доисторическая, неандертальская чуткость. И не кажется такой уж глупой внезапная мысль, что с того, не нашего берега, свободно мог пробраться сюда вдоль камыша и тростника осмелевший медведь. Что теперь он притаился и следит. Глаза у медведей, говорят, изумрудного, потрясающего цвета. А про медведей никогда не говорят зря.

   Вот это обострившееся, пещерное чутьё и подсказало, что пора поворачивать назад. И как можно скорее. Так, на всякий случай. Всё-таки здесь в это время глушь.

   Скорее к соснам, где стучит без устали родной дятел! И - дальше - по шишкам и хвое. К наблюдательному пню у воды. А когда мы отсюда уйдём, даже немножко людей  не останется на нашем берегу.