После капусты - зима

Последняя заготовка

   Очень долго не давалось мне словарное слово "винегрет". Никак не могла его запомнить, хоть грамотность у меня всегда была качественная, врождённая. Упорно писала я во всех диктантах "венигрет", получала заслуженные "четвёрки", с досадой вколачивала в память очередные крепкие гвозди.
   Напрасно. Мелко порубленные овощи сопротивлялись как могли. Главной среди них была свёкла: она задавала тон, она перекрашивала под себя всех слабых цветом. Кушанье бросалось в глаза, кушанье лоснилось вовсю розовой капустой. Но долгое время я не могла есть винегрет, почитая его блюдом казённым, специально созданным для того, чтобы никто как можно дольше не встал из-за стола. Мне казалось, что винегрет пахнет детским садом, очень тёплым продезинфицированным помещением, белой посудой.
   Потом всё прошло, и буквы встали на свои места. Винегрет вышел на свободу, заиграл всеми положенными витаминами и красками. Блюдо поздней осени, в котором сильная свёкла снова побеждает слабую капусту. Цветом, но не вкусом. Нет, не вкусом. Он безошибочно распознаётся в любом букете - кислота и хруст, и морозный сок, медленный древесный гнёт коротких дней года. Самая последняя заготовка, дальше которой - только зима.
   Уже готовы и ждут своего часа последние чистые банки. Осталось утрамбовать их потуже и выдохнуть с облегчением: ещё один урожай позади; и как будто ещё что-то, навсегда. И грустно от этого, и легко. И гений наш лучше всех в мире отметил, что любая печаль бывает светла.
   Как я теперь вспоминаю, в этот день всегда было светло. То ли электричество прямо с утра, то ли первый снег за окном, который только притворяется первым, а на самом деле лёг на три века подряд, на половину всей моей жизни, заполнил собой уютное пространство между правым валенком и ногой в полосатых шерстяных рейтузах. Между пятницей и субботой. Между удивлением и разочарованем.
   На самом деле свет был тут вовсе ни при чём, и снег тоже. Это светились нежным, скрипучим, прохладным, тонким круглые как на подбор капустные кочаны, сложенные горкой у нас на кухне. С них начинался новый мир.
   Вот уже родители принесли специальную шинковочную доску, которая пряталась весь год в какой-то тьме. Вот скрипнул и треснул, и хрустнул под ножом первый капустный шар. Вот густо посыпалась в огромную кастрюлю ровная сочная белая стружка. И следом запах - такой бывает только в доме, только раз в году. Как день рождения в те давние времена, о которых снова и снова поёт крокодил Гена - когда гордо встаёшь на перевёрнутый тазик всем своим невесомым телом и мечтаешь: вот так я однажды и вырасту, если не до звёзд, то уж во всяком случае не ниже самых главных в мире взрослых...
   Никто не знает, сколько капустной стружки просыпала Вселенная с тех пор. Сколько крепких белых кочанов-планет треснуло под острым ножом - пополам, ещё раз пополам.
   Папа аккуратно вырезал большие и малые кочерыжки, делил по вертикали на две равные части. И сразу хотелось ещё. Огромная кастрюля постепенно заполнялась, и соль была уже у мамы наготове: не мелкая йодированная, такая не годится, хоть и смотрится нежно; нужна крупная, каменная, серовато-мутные неправильные кристаллы. Только с ними и будет хрустеть как надо.
   Несколько дней капуста стояла на кухне под гнётом. Наливалась соком, пахла острей. И, наконец, после родительского благословения,  плотно перекочёвывала в банки, чтобы потом являться на стол по первому требованию, всю долгую зиму - и в пирожках, и в борще. И так, вообще - с клюквой, с укропными семенами, с мелко порезанным луком. Каждый выбирал разновидность по росту и по душе.
   В одну из осенних суббот папа обязательно ехал в деревню и привозил капустный вариант от бабы Таси. Баба Тася не признавала никакой мелкой шинковки, она резала кочан на несколько частей, квасила вместе со свёклой и прямо так, целиком складывала в банки. Баба Тася вообще не любила малых порций. "Чтобы руками зря не трясти", - говорила она. Хлеб резала от души, пироги стряпала а-ля Гулливер в стране лилипутов, конфет "горошек" покупала сразу ведро. Чтобы как в народной мудрости: берёшь в руку - имаешь вещь.
   С капустой тоже было так. Мы выуживали из скрипучей банки огромные фрагменты весёлого малинового цвета, разбирали их на лепестки. Хрустели, как впервые на снегу, полном перепутанных следов: вот явно человек прошёл, вот собака, а там голубь.
   И только словарное слово никак не хотело мне даваться. И целая вечность простиралась до того времени, когда все буквы встанут на место. И вдруг самой захочется приготовить блюдо с участием последней заготовки, после которой - только зима, зима, зима...