Нежней, чем глина

Поделка. Не подделка

   Когда я рассказываю людям, как лепила из глины ещё в детском саду, люди, как правило, удивляются: "Ничего себе, - говорят они, - какой у тебя был продвинутый детский сад! А мы больше из пластилина как-то: кукол, клоунов, собак..."
   Да ведь и мы тоже из пластилина как-то. И я прекрасно помню его цвет - серо-бурый, но без малинового. Просто серо-бурый. Получается простым смешиванием всех имеющихся под рукой оттенков в единое целое.
   Невозможно было довести свой родной пластилин, домашний до такого состояния (разве только мальчишки, которым не до красоты - лишь бы битва была, погоня, намертво слепленные в последней схватке противники, уже мягкие, но не сдающиеся).
   А мы берегли тщательно - красный аккуратно отрываем сюда, зелёный туда. Мечтали поскорей о "Подарке первоклассника" со снегирями на крышке коробки. Там был расширенный пластилин, там был редкий и очень ценный белый.
   А в саду имелась только серо-бурая "смешка". Кто сказал "продвинутый"?
   Что лепили, не помню. Ни одного сюжета. В памяти живо другое. Как воспитатели ставили потом наши сизые поделки на большую разноцветную доску. Каждому ребёнку группы соответствовала какая-нибудь картинка. Я отлично помню все свои  - сначала я была красной смородиной, потом корабликом, а в самой последней группе - почему-то буквой Н. А хотелось И - чтобы меня в этом казённом заведении как будто по имени кто-то назвал. Но буква И досталась другому ребёнку, может быть, даже Наташе. Точно не скажу. Но обмен был невозможен, это точно.
   Воспитатели ставили поделки на картинки, торжественно выносили в раздевалку на видное место. Чтобы родители могли прийти вечером и полюбоваться: моё-то Солнышко вон что слепило; а моё Штурвальное Колесо тоже постаралось на славу.
   Вот сейчас говорят: все дети талантливы. А я, вспоминая доску, скажу честно, что думаю. Все дети как дети. Все до единого на что-то способны. А талант был и остаётся явлением редким, исключительным и таинственным.
   Только у одной девочки из всей нашей группы были явные художественные способности. И другая девочка, авторитетная, вместе со своей свитой, всячески высмеивала не такие как все работы. Ну, тут всё понятно. Самой, наверное, хотелось так, а не моглось. Не таблица умножения ведь. И что делать в таком случае? Ничего удивительного и нового. Люди как люди.
   И теперь та девочка талантливая работает в сфере бесконечно далёкой от искусства, и никогда не училась рисовать. Тоже ничего удивительного.
   В те дни, когда наш детский сад становился продвинутым, происходило вот что. Каждому из нас вместо куска привычного пластилина выдавался ком влажной тяжёлой глины. Но это ещё не всё. Воспитательница обходила детей по периметру и каждому в подставленные лодочкой ладошки капала подсолнечное масло - всегда больше, чем надо.
   А потом уж мы самостоятельно размазывали масло, мучительно борясь с желанием немедленно вытереть руки об себя или об соседа по творчеству. Ещё ничего не знали про Аннушку с улицы Садовой, но понимали: неизбежное случится. И начинали ваять своих неуклюжих големов, катали вперемешку с маслом колбаски и шары - что воспитатель скажет.
   Глина была серая, день за окном серый, ладони серые. Хотелось прямо отсюда домой, в лето, в бабушкин город, который тоже стоял на глине весь. На рыжей котовой глине, на жёлтой глине цвета первых осенних листьев, на очень редкой и очень ценной, звонкой, желанной белой глине.
   Но за окном была вечная зима, и мои шестилетние масляные серые ладошки послушно лепили голема.
   Так всегда начиналось ближе к зиме - принимались дуть отовсюду бешеные льдистые сухие ветра, и детские руки, даже под варежками, мгновенно становились красными и шершавыми. И до сих пор ничего не изменилось. Я сейчас ни за что не пойду в зиму без верного крема для рук, который знает своё дело и при этом быстро впитывается. Но вот тогда...
   Помнится, родители наклеили свежие обои в нашей с братом комнате на двоих. Отлично. Теперь нужно что-то срочно делать с детскими обветренными руками. И намазали чем-то, вазелином кажется. Очень противно. И надо терпеть. Нужно как-то перетерпеть свои руки.
   А брат был старше и сообразительнее - он взял да и промокнул свои невыносимые ладошки прямо о стену в цветочек. Хороший такой получился отпечаток, чёткий. Я не успела.
   Ну, родители, конечно, горевать, родители тосковать. Не знаю, что они сделали - это было то время, когда мир помнится фрагментами, а не целиком. Вырезали аккуратный новый кусок, старый отправили бабушке в письме, или братские руки висели на видном месте до нового ремонта? Не помню. Знаю одно: если Аннушка пролила масло, что-то где-то обязательно отпечатается.
   Вот у меня и отпечаталось - бедные новые обои, неуклюжие глиняные произведения на большой доске, лужица масла в ладошках, как в каше, горячее желание домой...
   Нежней, чем глина, те воспоминания. Не только серо-бурые, но и малиновые обязательно. Рыжие, жёлтые, звонкие и белые. Пусть висят на видном месте, не хочу ничего заклеивать.
   А лепить я бросила очень скоро. Как только это стало необязательным - не на доску, не на оценку - так сразу и бросила. Пока не появились собственные дети, не сказали: тоже участвуй.
И у меня получалось: то клоун-дурак, то кукла-бедняжка. Но они в этом не были виноваты. И я тоже не виновата. И никто не виноват.