Сказке конец

Что, Горбунок, невесел?

По мнению соседа-первоклассника,

Устарела в наш век вся классика.

Не надо петь, умиляться и плакать,

А надо хрюкать, визжать и квакать.

Олег Григорьев

   Муж позвонил и сказал, что коллега сейчас предложила ему три билета в кукольный театр: сама не сможет пойти в этот день с детьми, а если пропадут, жалко.

   "Да, да! Бери, конечно!" - не раздумывая, сказала я в трубку. Потому что знаю, как трудно в нашем городе купить билеты в кукольный театр. Нельзя упускать такую счастливую возможность. "Конёк-Горбунок" так "Конёк-Горбунок". Пусть будет "Конёк-Горбунок".

   В детстве у меня был большой красочный настенный календарь. Каждый месяц представлял какую-нибудь русскую народную сказку. Картинки были крупные - очень удобно обводить через копировальную бумагу. А Змея Горыныча мы с подругой Олей использовали как образец, когда рисовали к Новому году стенгазету. Расчертили Горыныча на клеточки и аккуратно перенесли, в несколько раз увеличенного, на ватманский лист. И получили первое место в конкурсе стенгазет. 

   Но не на трёхглавом змее чаще всего останавливался мой взгляд, когда я в очередной раз начинала перелистывать календарь. Была там картинка, на которой спиной к зрителю, весь в красном, сидел Иван-дурак на маленьком несуразном звере с ослиными ушами. А прямо перед их взором лежал в воде измученный чудо-юдо рыба кит. На спине у него был город, леса и вспаханные поля. А из глаза катилась медленная, горючая, огромная слеза. Жалко было кита очень. А всё вместе это дело называлось "Конёк-Горбунок".

   Я знала, что есть такой русский народный герой, но сказку про него не читала. Как-то получилось. Не знаю даже. В школьной программе его не было, дома тоже. Были только в голове, непонятно каким ветром занесённые, две строчки:

                         А конёк его - горбатко - 

                         Так и ломится вприсядку.

   Только они напрочь отбивали желание искать полный вариант в библиотеке. Хватало и того, что без конца ломились вприсядку по телевизору молодые мужчины в ярких рубашках. Без этого не обходился ни один концерт.

   Одним словом, прокатилась мимо меня жемчужина П. П Ершова, созданная им в возрасте 19-ти лет и одобренная самим Пушкиным.

И вот время пришло. Перед походом в театр сели мы читать, чтобы знать.

   Через две минуты стало ясно, что Игорян, в отличие от Пушкина, не оценил. Он никогда не скажет категорично, что книга ему не нравится, но будет это всячески демонстрировать: отлучаться водички попить; прямо в кресле для чтения делать стойку на голове; спрашивать в середине фразы моё мнение относительно вот этого робота, собранного вчера из лего...
   Скажу больше. Приблизительно на второй странице стало ясно, что я тоже сплю крепким сном. Не могу. Скучно мне.
                         Ночь ненастная настала;
                         На него боязнь напала,
                         И со страхов наш мужик
                         Закопался под сенник.
   Несподручно, пенять, малахай, виснет пластью, три вершка, аршинные уши... Впору на каждой строчке останавливаться. Скоро мы устали продираться сквозь сказку и отложили книгу. Так и пошли в театр, не осилив оригинала.
Игорян сам гордо предъявил билеты на входе. И мы торжественно вошли в храм искусства.
   По всему храму вверх, вниз, по диагонали, по стенам и потолку бегали группы мальчиков лет 8-9. Они кричали, визжали, мерились силами, падали и вставали. Рубашки выбивались из брюк, лица краснели и потели.
   Очень логичное и естественное поведение, учитывая тот факт, что многие мальчики были в школьной форме. То есть с утра уже отсидели 4 или 5 уроков. И теперь ещё неизвестно сколько сидеть придётся. Поэтому они использовали возникшую паузу по максимуму. Естественно и логично.
  Но я почему-то в таких случаях всегда опасаюсь, что один из мальчиков помчится вот так, ничего не видя вокруг, собьёт меня с ног, и мы вместе кубарем покатимся вниз по лестнице. До искусства ли будет нам тогда?
   Зрительный зал был заполнен преимущественно коллективными второклассниками. Когда погас свет, стало ясно, что перемены им не хватило. Все вместе они (включая учителей, которые призывали в порядку наиболее активных) создавали негромкий, но ощутимый шумовой фон. А как часто бывает у детей? Если кто-то вслух изнывает рядом с тобой, хочется немедленно присоединиться и начать изнывать за компанию.
   Надо сказать, что сценическое действо было гораздо живее и динамичнее ершовского первоисточника. Но мне всё равно казалось, что как минимум две трети зала хотят немедленно попить водички, встать на голову и спросить мнение про робота. В том числе и мама мальчика лет шести, сидящая впереди нас. В начале второго действия она не выдержала, достала свой телефон и стала просматривать фотографии. Сын, одетый в строгий классический костюм, спокойно ел в это время чупа-чупс, купленный в антракте.
Игорян - и так и сяк - держался. Но я чувствовала, что тоже предпочёл бы встать на голову.
   Сказка покидала нас. Сказка истончалась прямо на глазах. Неспешное повествование прошлых лет уходило как вода в песок, не зацепившись на уши зрителей ни единым словом.
   Дети замерли, когда на сцене засверкало, засветилось перо жар-птицы. Дети засмеялись, когда два царских прислужника столкнулись лбами и разлетелись в разные стороны. Дети восторженно вздохнули, когда чудо-юдо рыба кит вдруг выпустил настоящий фонтан.
А больше спецэффектов не было. Вот ведь незадача.
   Сказка уходила. И никогда ещё она не была так нужна. Теперь, когда оскудели диалоги, а монологи стали навязчивыми. Когда все условности стали предельно конкретными. Когда сделать паузу означает - тормозить. А мыслить и страдать - немодно. Нужно действовать, чтобы успеть раньше других.
   Сказка умирает, вместо того чтобы постепенно перерасти в жизнь. Дети без сказки внутри превращаются во взрослых, которые ничего не помнят и не видят. Они даже вечный сюжет "красавица и чудовище" не в силах распознать ни в жизни, ни в кино. Не говоря уже про жар-птицу и три котла, из которых один почему-то выходит писаным красавцем, а другой прыгнул - и сварился.
   Когда я иду на спектакль, поставленный по произведению, которое есть в школьной программе - Чехов, Островский, Салтыков-Щедрин - всегда опасаюсь, что придёт класс.
   Его представители не будут носиться по стенам и потолку, мериться силой и краснеть от натуги. Они хорошо помнят, что сказала учительница: после того как прозвучит последняя реплика, никто никуда не срывается и не бежит. Здесь не кино, здесь ещё аплодисменты и поклоны. Успеете свою куртку в гардеробе получить.
   Но я всё равно не люблю, когда за моей спиной сидит класс в два ряда. Потому что чувствую: ждут лёгкого зрелища, ждут спецэффектов. Ждут, верные пользователи ютуба, когда уже можно будет смеяться. Тяжело вздыхают, когда монолог чересчур затянулся. Украдкой посматривают время на отключенных телефонах. Ждут слов: "Тут и сказке конец, а кто слушал молодец."
   Неужели правда совсем конец сказке? Или что-то ещё можно сделать?