Босх и Брейгель

   "А почему бы мне, в конце-концов, не воспользоваться служебным положением? - задумалась моя давняя, ещё с филолого-студенческой скамьи, подруга. Отбросила смущение и воспользовалась. Попросила на работе пригласительные билеты в художественный музей на выставку Босха и Брейгеля. И так хорошо, так далеко отбросила смущение моя подруга, что пригласительные ей выдали сразу на две выставки, и на две персоны. А вторая-то персона - это я!

   Босха и Брейгеля (Питера-старшего), конечно, не подлинники, а копии. Зато сразу все в одном месте и в натуральную величину. "Сад земных наслаждений" оказался огромным. А "Извлечение камня глупости", наоборот, маленьким, скромным. И "Корабль дураков" тоже. Картины для интимного, так сказать, созерцания и глубоко индивидуального размышления. А всё вместе - целый мир. Не тот, который спасёт красота, а что-то совсем другое, странно и страшно привлекательное. Потому выставку и продлили - из-за чрезвычайного к ней интереса посетителей.

   Было похоже на то, что мы не в Новосибирске, а в Третьяковке. Или в Эрмитаже в самый разгар туристического сезона. Так хотелось людям смотреть на порождённые средневековым воображением и вдохновением угрюмые небеса, ирреальные пейзажи. Созерцать причудливых монстров, маленьких человечков, слепцов и кряжистых крестьян.

   Здесь все желающие могли покрутить колесо из картины "Семь смертных грехов" и узнать свой главный грех. Мне выпало уныние. Ну, ладно. Всё лучше, чем обжорство или зависть. Но разве Босх и Брейгель - это зрелище для унылых? Колесо приняло меня за кого-то другого.

   И всё-таки что ищут люди двадцать первого века в картинах странных старых нидерландцев? Ищут, не понимая ни строчки в этой книге смыслов и символов. Только смутно чувствуя какую-то глубокую, стыдную правду про людей, которая не может быть правдой, ведь мы хорошие. У нас цивилизация и прогресс, и раннее всестороннее развитие.

   Но вот упал в море Икар, только ноги виднеются над водой, через секунду исчезнут навсегда. А пахарь, пастух и рыбак  - ноль внимания, как будто ничего не происходит. Заняты своим, привычным. А солнце, к которому хотел подняться дерзкий, висит над самым горизонтом и вот-вот канет в море. Мир наизнанку. Тщательно скрываемую изнанку, которую старший Питер взял да и вывернул, как карман: нате!

   В книге про Урфина Джюса и деревянных солдат Элли с дядюшкой Чарли, пробираясь подземным ходом на выручку к друзьям, обнаружили вдруг окно, за которым простиралась удивительная страна Подземных Рудокопов. И стали по очереди подглядывать, открывая всё новые и новые подробности. Наблюдать с изумлением странный мир, живущий по своим каким-то законам. Так и картины двух нидерландцев - за толщей времени, как за стеной; а мы по очереди приникаем к окошку и рассматриваем долго, до самого горизонта, но всё равно ещё там осталось много фигурок, много непонятых чудовищ. И тот неизвестный автор, который сделал описание к каждой выставленной картине, тоже кое-что разглядел.

    "Меланхоличное чудовище" получило своё прозвище благодаря невозмутимому выражению лица. Кажется, его ничуть не тревожит тот факт, что его древесное тело высохло, а в чреве его пирует компания разудалых социопатов." И как после такого не вернуться, не посмотреть ещё раз?

   Для Элли и дяди Чарли подглядывание едва не закончилось грустно. Прилетел бдительный и суровый страж на драконе, пустил стрелу. А на обратном пути окно в тот мир оказалось тщательно заложено камнем. Но нам-то ничего не будет. Потому что Босху и Брейгелю с той стороны тоже интересно посмотреть на компанию разудалых социопатов. На то, как крутится колесо семи грехов, и не может остановиться на самом главном...

Опыт

   Опыт по биологии Игорян поставил возле окна, поближе к солнцу. В стеклянной кружке ярко-синяя жидкость, похожая на такой напиток, который хорошо и прочно окрашивает язык, а в жидкости стоит ветка. Цель: понаблюдать, как будет вести себя древесина в окрашенной воде ("Я чернила добавил", - сказал Игорян).

   Почти сразу древесина под воздействием чернил стала вести себя очень предсказуемо. Но опыт простоял на солнце все длинные выходные. Игорян время от времени вспоминал: "Надо проверить опыт!" Древесина синела, как зловещая грозовая туча. Но интереснее было другое.

   Все три почки на ветке раскрылись и совершенно явно, не смущаясь никакими чернилами, приготовились выпустить в мир маленькие зелёные листья. Древний закон подтверждал свою нерушимость.

    Я сама в детстве каждый год ставила в воду букет из веток, обязательно тополиных. Они были самые толстые и яростные. Ставила с таким расчётом, чтобы к 1 Мая листья были уже заметные, развесистые. Не сомневалась, что так и будет, но всякий раз это было удивительное чувство - как будто я управляю самой природой. Ничего не было и вдруг - настоящие листья, нежнейшие, как бабочкины крылья, и пахнут особой, тополиной смолой. Комнатные растения на их фоне казались устаревшей, слабо развитой цивилизацией. Зато бородатая, зеленовласая луковица начинала смотреть из своей майонезной банки величественно, как Лев Толстой: того же поля она была с ветками, того же подоконника, той же крови.

   Каждый день хотелось смотреть, как разворачиваются, просыпаются по эту сторону стекла первые в моём мире тополиные листья, и моё личное время года идёт чуть быстрее официального времени за окном. Смотреть хотелось потому, что люди нашего климата успевают очень сильно соскучиться за зиму по настоящим зелёным листьям. Не листья они нам, а Листья. И опыт Игоряна подтвердил в очередной раз: Листья - будут!

   Только почему вода чернильная, а листья зелёные?

 - Фотосинтез! - сказал Игорян.

   Да, но вода-то синяя. А мы знаем, что растения питаются водой. И значит...

У Игоряна в неделю один урок биологии, а у меня было два. Значит, я должна знать в два раза больше. Но выходит, что ничего не знаю. А когда ничего не знаешь, любой опыт пригодится.

   Древесина окрасилась, а листьям хоть бы что. Значит, дерево как человек. Какого бы цвета пищу мы ни ели, кровь остаётся красной. И если выпить сразу ведро кофе, в мулата не превратишься. Вот и деревья так же. Пусть даже мой вывод ненаучный и ошибочный. Всё равно это опыт. Третий урок в неделю, который проходили не по учебнику.

Беззащитный проект

   На уроке, который называется теперь "технология", сделал Игорян скалку с одной ручкой - можно и тесто раскатывать, и мять картофельное пюре. Деревянная вещь, полезная. А потом ещё сделал Игорян на технологии красивую фанерную лопатку, отшлифовал наждачной бумагой. Готово!

 - Давай, - говорю,  - и лопатку в хозяйство. Буду ей котлеты переворачивать.

 - Нет, - отвечает Игорян, - рано. Мне сначала нужно её защитить.

 - ???

Защитить лопатку? Зачем? И - главное - от кого?

 - Ну, это же проект? Проект! - разъяснил Игорян. - А проект нужно защитить. На оценку.

   Вон оно что. Я как-то не учла, что лопатка - это проект. Упустила из вида. А проект, конечно, нельзя оставлять без защиты.

   У нас как-то проще всё было в шестом классе. Технология называлась трудами. Очень удобно вписывалось в дневник это короткое слово - наискосок через две линейки. Впрочем, сейчас дневник электронный, и больше не нужно ничего заполнять от руки, скрывать от родителей замечания и двойки, радостно писать через весь четверг и пятницу слово "Каникулы!!!". Или просто "Не учимся!", если вдруг сильный мороз или 1 Мая. Ушла эпоха...

   Ушла эпоха, в которой мы шили на своих трудах фартуки как фартуки. А когда была кулинария, девочка из нашего класса Ира Лелюх однажды сделала простой и необычный салат - мне запомнилось яркое сочетание свежей капусты и гранатовых зёрен. Даже учительница заинтересовалась таким салатом и попросила рецепт - обычнейшее дело, тогда все делились рецептами. И уж, конечно, записала его дома в специальную кулинарную тетрадь. Тогда у всех абсолютно женщин были специальные толстые кулинарные тетради.

   Просто фартук, просто салат... А мальчики наши в это время ладили в своей таинственной мастерской на первом этаже просто табуретки.

   То ли дело теперь! Теперь возьму я в руку технологично изготовленный проект и растолку им картошку. Другим проектом переверну я котлеты. Положу всё красиво на тарелку, и выйдет третий проект! Надо бы его защитить как следует. Только остынет ведь всё, жалко...

   Поэтому давайте уж так съедим, беззащитного.

Где закончилась область

   То место, где заканчивается Новосибирская область, плавно перетекая в Кемеровскую, видно издалека. Трудно не заметить трёх разноцветных коней в причудливых, неукротимых позах: рыжий встал на дыбы, чёрный упирается. Не дают ответа, куда несутся. А вот белый, коренной несётся строго вперёд, как велит ему рука ямщика, про которую так и тянет сложить поговорку: в руках правды нет. Не верю я этой руке. И ноге тоже не верю. Не для того задуман ямщик, чтобы его рассматривать, а задуман он для того, чтобы область закончить. Проносись и ты мимо, как ездок в боярской шапке с красным верхом, отороченной уж явно соболями. Для того и создана Сибирь - чтобы длиться и длиться, чтоб не закончиться нигде и никогда. А зачем созданы здесь люди, сказать не всегда легко.

   Здесь преобладают не люди, а расстояния, и нет таких понятий, как "близко" и "далеко" - они сливаются на горизонте, как параллельные линии Лобачевского. Всё зависит от того, куда тебе нужно, и смотря что ты под этим "нужно" подразумеваешь. А если останавливаться где-то по пути, то явно не в такой день.

   Случаются такие дни и на исходе апреля. Когда прорвалась и вовсю хозяйничает в нашем огромном мире не менее огромная арктическая воздушная масса. Есть, где разгуляться массе, есть, что засыпать сухим крахмальным снегом - как будто стереть ластиком прекрасные, вот-вот готовые расцвести акварельные пейзажи. Задуть невыносимо пронзительным ветром прямо в лицо - в какую сторону его ни разворачивай. Зимой не бывает такого ветра.

   Но всё-таки здесь надо остановиться. Пройти по густой и сухой прошлогодней траве в совершенно неподходящей для такого случая обуви, придерживая капюшон моментально окоченевшими руками. Вот это и есть то самое, что подразумевали наши предки под сильным и выразительным словом "студёно". И лёд в нём, и зубная дробь, и заунывное подвывание, и суровая правда, но вместе с тем и что-то обнадёживающее, крепкое, вещее. Всё пройдёт, всё. Не было случая, чтобы не прошло.

   Не пройдёт только желание смотреть на воду. К ней-то и пробираюсь в неподходящей одежде, по сухой траве, в которой водятся камни, покрытые таким ярким, весёлым мхом, как будто они с неба упали. А может, и упали, кто знает. Только это было очень давно.

   А к воде я пойду, которая называется Танеев пруд. Надо же, всего лишь пруд, а как будто озеро. И длинное! Ветер у воды будет особенно нестерпимым, а на том берегу виднеются горы, покрытые узкими снежными языками. Название тех гор - Салаирский кряж - как будто специально было создано, как будто вырублено топором именно в такой день, когда прорвалась арктическая масса. Да так и застыло навсегда. Масса очень скоро уйдёт, может быть, даже завтра. Уйдёт снег, поднимутся новые травы. А Кряж останется, и пруд останется. Останется бесконечный мир, в котором так мало людей. Останется дорога, на которой закончится Новосибирская область. На которой Сибирь не закончится никогда.

Как обычно

   А передо мной зашёл в пекарню пожилой мужчина.

 - Вам как обычно? - спросила его девушка-продавец.

   И батон тот на полке есть. И буханка, ещё специально горячая. Место здесь очень и очень прохожее - площадь Лунинцев. Много людей. И город велик настолько, что ни одна картинка не выпадает в его калейдоскопе дважды. А вот человеку, пожалуйста, как обычно. Он может быть жителем соседнего дома, он пришёл за тем самым хлебом. И жизнь сразу стала чуть-чуть яснее и проще. Так всегда бывает, когда поиск завершён.

   Как обычно. Слово простое, как горбушка и краюшка. И такое же необходимое. Такой же трудный у него путь - от зерна и земли, в поте лица. И хорошо, если урожай. А если засуха, град, саранча?  В год, когда как обычно не уродилось, скребут по сусекам, метут по коробу. Испекут покруглее, остывать на окошко поставят, а оно и покатится куда глаза глядят.

   Неуловимое слово. Звери его на пути стерегут, в том числе хитрые. И всё же оно крепкое и находчивое. Оно держит и продолжает мир. И вот уже все жители до единого знают, куда идти, чтобы им упаковали как обычно. И так будет. Никто - ам! - и не съест. Не о чём беспокоиться. И завтра, и послезавтра, и всегда будет вовремя испечён заветный батон.

   Как обычно. Пока толком не распробуешь, кажется, что слово это скучное. Серое и неподвижное. Но вот когда пройдёт много засух и урожаев, и больших урожаев, и, может быть, даже премия за самый налитой в мире колос... Вдруг потянет встретить своё как обычно, которое с песней болтается где-то по большим и малым дорогам. И чтобы спросили. И чтобы дом был поблизости, и стоял.

Дополнительная вечность

   Маркеры ослабли, и уже с трудом, совсем плохо и бледно различимо писали на белой, рабочей моей доске: "Держа кувшин над головой, грузинка узкою тропой сходила к берегу." Грузинка сходила, что делая? На протянутой к деепричастию стрелке нужно очень чётко прописать вопрос. Да, мелкими буквами, но максимально чётко, потому что на следующей неделе у вверенного мне Лаврентия контрольная по русскому. 

   Что делая? Держа над головой. Деепричастный оборот, как известно, является обстоятельством (под-чёр-ки-ваем штрих-пунктиром) и во всех случаях выделяется на письме запятыми.

   Но это мне известно. А к Лаврентию, когда он будет спать, явится брат волшебника Оле-Лукойе (тоже Оле-Лукойе, только со знаком минус) и большим школьным ластиком, кохиноровским со слоном, аккуратно сотрёт из лаврентьевской памяти и кувшин, и грузинку, и проклятый, чётко прописанный вопрос. И слишком ясно увижу я во вверенных мне глазах, что вообще никогда не пригодятся в жизни их хозяину ни деепричастный оборот, ни все эти "Мцыри", а Лермонтов уж и подавно.

   Может случиться так, что и правда не пригодятся. Живут и без Лермонтова люди, сколько угодно. А без деепричастных оборотов и до ста лет живут. И всего моего словарного запаса не хватит, чтобы объяснить разницу между тем житьём и этим. Ладно, давай повторим ещё раз...

   А маркеры ослабли настолько, что не дотянут и до конца недели. Они хорошие и долго прослужили, и очень верно. Но попиши-ка столько причастных и деепричастных оборотов, столько однородных членов, сделай столько полных синтаксических и иных разборов.

   Я вспомнила, как в детстве мы заправляли уставшие фломастеры. Зубами откупоривали крышечку и заливали внутрь одеколон. На какое-то время оживал даже жёлтый.

   Так, ну зубы-то у меня не казённые, а родные, и хочу, чтобы они таковыми остались. Можно попробовать кухонными ножницами... 

   Не было у маркера никакой крышечки. Так, а если просто стержень в воду окунуть? Слегка. Маркеры ведь на водной основе? А в книге сказано, что подобное следует лечить подобным.

   Когда-то в школе, с первого урока химии, я решила для себя, что вот эта наука мне в жизни точно никогда не понадобится, и вся эта таблица, а Менделеев уж и подавно. И вот в неожиданный момент получила изящнейший из уроков.

   После осторожного погружения в воду чёрный маркер, самый сильный на фоне остальных, перестал писать абсолютно. Полностью. Вообще.

Как так-то? А вот так. Вывод: маркеры для белой доски оживить нельзя. Даже касторкой.

   В магазин я, к счастью, ещё успевала. Отдел канцелярии - это всегда лавка чудес. "Вечный карандаш с дополнительным стержнем"! Вот тоже кто-то думал, что русский язык ему никогда в жизни не пригодится. У каждого своя тема для дум. Только дополнительной вечности потом никто уже не даст. Да и та, что есть, какая-то не очень вечная.

   А маркеры я выбрала самые лучшие. На много оборотов хватит. На километры самых разнообразных оборотов.

Мой первый бюст

   Когда-то я заботилась о всестороннем развитии дочери, а теперь она заботится о моём. Подарочный сертификат для двоих на мастер-класс в гончарную мастерскую "Клевер" это подтвердил. Последний раз я лепила что-то такое из глины в детском саду. А второй персоной позвала с собой столь же давнюю, из детсадовских времён, подругу.

   Я не думала ни одной минуты, решила сразу, что лепить буду бюст Пушкина. Что же ещё можно слепить на первом в жизни глиняном мастер-классе? Скульптуру, конечно. Безумство храбрых - вот мудрость жизни.

 - Если вдруг Пушкин не получится, - поддержал меня сын, - можно будет слепить идола с острова Пасхи.

   А вот тут я засомневалась. Не знаю, не знаю... Древние "примитивные" изображения только кажутся простыми, а попробуй повтори. Их так же невозможно сымитировать, как детский рисунок. А у Пушкина хотя бы бакенбарды. И я крепко на них надеялась.

   Четыре двери открылись нам на пути к новым знаниям. Четыре двери и один турникет. Два охранника тщательно изучили наши паспорта.

 - Ирина и Ольга? - уточнил один.

   Так мы прошли на тщательно закрытую территорию. Три раза приложили к электронным замкам карточку, и вот... Мастер Аня уже нас ждала, помогла облачиться в длинные надёжные фартуки. Я видела такие на гравюрах из средневековой жизни.

   В гончарной мастерской было полутемно, таинственно. Большой рабочий стол освещался индивидуальными лампами. Два молодых человека - Роман и Богдан - раскатывали тонкие глинные блины и усиливали атмосферу. Но вот собрались все участники мастер-класса, и мы начали.

   Шар прохладной серой глины было очень приятно и весомо держать в ладонях. Глина особая, она не пластилин. Кто что мечтает сегодня слепить, спросила Аня. Три девушки по очереди ответили, что желают слепить чашку.

 - А я ещё не решила: вазочку или коня, - сказала подруга моя Ольга. И произвела впечатление. Конечно, не вазочкой, а конём. Я горячо поддержала коня. На том и порешили: конь. Декоративный, а не с бабками (нет-нет!) и не с копытами, не с гривой на ветру. 

 - В стиле дымковской игрушки? - воодушевилась Аня. - Игрушку сделаем!

 - А я, - говорю, - хотела бы слепить бюст Пушкина! 

   После коня мне было как-то легче признаться в таком желании, чем после вазочки.

В Аниных глазах мелькнуло беспокойство. Ведь на мастер-класс человек идёт за верой в себя, у него всё получится, и невозможного в мире не бывает, нужно всего лишь отпустить все свои комплексы и зажимы. И никак не скажешь человеку, что невозможное очень даже бывает, и довольно часто. Особенно если весь глиняный опыт этого человека закончились ещё в детском саду.

 - У вас есть скульптурные навыки? - спросила Аня на всякий случай. 

 - Нулевые! - честно призналась я. - Но мы ведь можем отнести то, что получится, к произведениям современного искусства. И назвать его "Я так вижу".

   И все мы стали разминать свою глину. Мой первоначальный Пушкин сначала был похож на шахматную пешку, но потом я как-то интуитивно сдавила его в ладонях, и вышел вполне африканский череп. Но главное - это нос. Вот уж чего я от себя никак не ожидала. С первой попытки вышел такой выразительный нос, что все зажимы во мне моментально разжались, а вера в себя как скульптора сильно увеличилась. Настолько, что не пугали даже предстоящие кудри. Аня подсказала, как надо: укрепить на черепе глиняный шарик, а потом стекой вырезать из него вроде как розанчик. И тем же манером бакенбарды. К тому же и очень успокаивает.

 - Скажите, - спросила у Ани девушка, которая лепила очень большую чашку. - А какие были самые странные желания у ваших посетителей?

 - Комплект посуды с глазами! - ответила Аня. - Человек сделал посуду с глазами. Чтобы смотрела, когда он заходит на кухню.

   Я не ожидала, что на кудри уйдёт столько глины. Я лепила и вертела, вертела и снова лепила... А впереди были ещё глаза, и отнюдь не посудные, а поэтические. Гениальные глаза предстояли мне. Самое тонкое, самое сложное. И второй вышел не похожим на первый. Как всегда. Но главный смысл заключался в том, что вышел Пушкин. Вышел именно Пушкин. И он смотрел!

   Теперь он как следует просохнет, будет обожжён в печи и покрыт глазурью. И, наконец, займёт место в моём доме. И если вдруг будущие посетители спросят Аню о прежних, ей будет что рассказать. О, ей очень будет что рассказать. Потому что конь ведь тоже вышел. Такой вышел конь, что и вазочек никаких не надо.